Амарфий лилия яковлевна мужья. Мне не нравится, что я сильный человек. Ваш отец был состоятельным человеком

ПОСВЯЩАЕТСЯ СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
ЛИЛИИ - ЛИЛИЧКИ - ЛИЛИАННЫ
МОЕГО ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО ШКОЛЬНОГО ДРУГА
НАРОДНОЙ АРТИСТКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ПРИМАДОННЫ И "КОРОЛЕВЫ"
МОСКОВСКОГО АКАДЕМИЧЕСКОГО ТЕАТРА ОПЕРЕТТЫ,
ОДНОЙ ИЗ САМЫХ КРАСИВЫХ ЖЕНЩИН
СОВЕТСКОГО СОЮЗА
ЛИЛИИ ЯКОВЛЕВНЕ АМАРФИЙ

…О Той, которую любил,
Теперь вздохну с печалью тяжкой
Я жизнь Твою боготворил,
И назову ее прекрасной…
Мирра Лохвицкая

ТЕ, КОГО МЫ ЛЮБИМ - ЖИВУТ...

17 марта 2013 года, Прощенное Воскресенье. 11 часов утра. Москва. Троекуровское кладбище. Аллея артистов. Пустынно, одиноко и неимоверно грустно.
Я стою с огромным букетом цветов, как стоял когда-то, давным-давно в Николаеве, на верхней площадке трапа возле борта самолета, только что прилетевшего из Москвы, в трепетном волнении ожидая, когда же появится Лиля в проеме открывшегося люка.
Я уже далеко не молодой человек. Мне уже 70. Я старик! Господи! Неужели я уже старик!? Жизнь, так по-воровски, промелькнула, проскользнула мимо меня - на цыпочках прокралась за моей спиной, на краткое мгновение вспыхнув ярким, многоцветным фейерверком юности, смелых замыслов, надежд и так рутинно-бесцветно подходит к своему логическому концу. Я уже совершенно седой или, как сказали бы у нас в Одессе: «седой насквозь». Да - " ...а у меня давно на волосах лежит не тая снег и цвет волос и цвет волос с весной не возвратится…". Увы!!!
Я стою у беломраморного памятника в виде православного креста.
Я аккуратно, бережно и даже, как-то по-особенному осторожно и нежно выбираю из принесённого букета и раскладываю цветы, которые так любила ОНА.
Перед поездкой в Москву я съездил в Молдавию, в небольшой городок Оргеев, в котором прошло наше с Лилей детство. Цель поездки в Оргеев – посещение городского кладбища, чтобы взять горсть земли с могилы Лилиного отца, привезти в Москву и, таким вот символичным образом, воссоединить отца и дочь, убрать /нивелировать/ то огромное расстояние, которое длительное время разделяло их. Вздохнув, я так же бережно рассыпаю над могилой привезенную землю.
И ещё одну ответственейшую миссию мне предстоит сейчас выполнить.
Я - моряк. Тридцать семь лет моей жизни отданы морю, работе в составе экипажей пассажирских лайнеров дальнего плавания Черноморского Морского Пароходства. И, как члену экипажа, мне довелось выполнять специальные рейсы-круизы с паломниками. Это дало мне достаточно редкую и прекрасную возможность побывать в самых "святых" и экзотических местах планеты.
В одном из таких рейсов мне посчастливилось познакомиться с широко известным среди православных верующих одесским иеросхимонахом батюшкой Ионой. Для меня до сих пор остаётся полной загадкой то, что по каким-то особым, только ему одному ведомым критериям, из всего экипажа он, почему-то выделил, именно меня. И это знакомство со временем, а мы совершили совместно двенадцать паломнических рейсов на протяжении пяти лет, я - как член экипажа, а батюшка - как приглашённый монах /здесь надо отметить, что без его присутствия не выполнялся ни один подобный рейс/ переросло, если так можно сказать в данном случае, в своеобразную дружбу Учителя и Ученика. Мы часто и подолгу беседовали, если и у него и у меня выдавались свободные минуты. Я узнал от батюшки Ионы много интересной и дотоле совершенно неизвестной и недоступной мне информации, за что я ему премного благодарен.
Когда мы разговаривали с ним в последний раз, то оба понимали, что увидимся очень нескоро - так как ему предстояла длительная поездка в Грецию для служения в русском монастыре на Афоне, а затем уход /погружение/ в глубокую схиму. На прощание батюшка подарил мне крохотный флакончик.
- Георгий, так звучит моё имя Юрий на церковно-славянском языке, - обратился ко мне отец Иона,- здесь несколько капель смеси елея и мирры из всех святых мест, которые мы посетили. И, запомни, одной такой капли достаточно, чтобы освятить всё Чёрное море. Дарю тебе и думаю, что рано или поздно этот флакончик тебе пригодится.
Прошло девятнадцать лет. Ни одна из драгоценных капель не была израсходована. И вот именно здесь и сейчас, на Троекуровском кладбище Москвы сбылось предвидение батюшки Ионы.
Я достаю из кармана заветный флакончик. Одна капля падает на Лилино надгробие, вторая - в центр захоронения.
Кроме цветов, которые так боготворила Она, я привёз еще один подарок из Южной Пальмиры. Это, лежащий в верхнем кармане куртки рядом с сердцем, аккуратно сложенный вчетверо, листок глянцевой бумаги. На нем каллиграфическая вязь строчек – стихотворение, которое написано "на одном дыхании" моим другом, известным одесским поэтом Анатолием Яни. Текст я помню наизусть, но слегка дрожащими пальцами я достаю и разворачиваю его. Прекрасные, певуче-мелодичные слова, которые я сейчас собираюсь произнести на пустынном кладбище – дань светлой памяти великой певице, актрисе, обладавшей дивным сценическим талантом и чарующим волшебством палитры божественного голоса – истинного дара Всевышнего, Примадонне Московского академического театра оперетты, народной артистке России, кавалеру многих высоких правительственных и престижных наград, Лилии Яковлевне Амарфий. Всего несколько строк, а в них – альфа и омега, вспыхнувшей, как яркое пламя факела, театральной судьбы.
Её гастроли, её голос и то диво перевоплощения, происходящее, творящееся в данный момент, когда она появлялась на сцене, приводило в экстаз и срывало оглушительные аплодисменты зрителей на всех континентах земного шара.
Лилия Амарфий
Имя - цветок белоснежный,
Фамилия - словно сон.
Она говорит нам с нежностью
(Голос - серебряный звон):

"Оперетта - не скуки ошейник,
Мне веселье даёт она в дар.
Друзья мои и волшебники -
Кальман, Штраус, Легар.
Они - как родные братья -
Шостакович, Жак Оффенбах.
Хочу их с собою брать я
В разведку на всех фронтах!"
С чем мне сравнить ланиты?
С пыльцой мотылька золотой?
Она в "Поцелуе Чаниты"
Чарует своей красотой.
Глаза у неё - софиты,
Губы - карминный коралл.
Я слышу песнь Танголиты,
Устроен в Савойе бал.

И вот она в шёлковом шарфе
Напомнила мне снегиря.
Поёт и танцует Амарфий
Как солнце, улыбку даря Всю жизнь и в стихах, и в прозе
Её лишь писал бы портрет!
О Лилия! О мафиози
Прекраснейших оперетт!
Всё это любви орбита
И наших сердец полёт.
Танцовщица Танголита
На бал маркиза зовёт. Готов перед ней преклониться,
Даря ей себя, как букет,
Она - оперетты царица,
И В НЕЙ НАШЕЙ ЖИЗНИ СВЕТ!
Всю жизнь бы стихи ей лил я,
Как пламя сердечных сил!
И Сильву играет Лиля -
Нет в мире прекрасней Сильв. Мираж мой! Марьяж! Амарфий!
Как песни её хороши!
Нет в мире прекраснее мафий,
Чем мафия этой души!

Анатолий ЯНИ

Стоит такая, по особому "звенящая", напряжённая тишина, что невольно возникает /создается/ впечатление, что все находящиеся рядом печальные атрибуты кладбища и плотно сконцентрированные вокруг меня пространство и время, внимательно прислушиваются к моим словам, пристально следят за тем, что здесь происходит.
Вложив свиток стихотворения в армейскую гильзу, я закапываю его в могильную землю у основания памятника.
На лицевой стороне памятника в белый мрамор врезаны слова:
«Лилия Амарфий
08.11.1949 – 28.09.2010»
А с обратной стороны памятника начертаны строки, пылающий смысл которых, кажется, проникает в самую глубину сердца:

«…Не надо плакать обо мне,
Душа подвластна только Богу,
Она отправилась в дорогу
по неизведанной стране.

Там царство света, царство звезд,
Там царство мировых гармоний
Так отними от глаз ладони и
улыбнись - не надо слёз.»
Я панически боялся и всячески трусливо оттягивал до последнего мгновения, это мгновение, эту своеобразную "Точку отсчёта, точку не возврата", чтобы подольше не наступало, это следующее мгновение. И вот оно наступило, это следующее мгновение, трагическому смыслу которого, я не давал, не разрешал проникнуть в глубину моего сознания, потому что именно с данной точки отсчета времени пришло бы реальное понимание того, что Лили уже действительно нет в этом нашем мире. До этой же точки, все произошедшее было за гранью моего человеческого понимания, реальной действительности. В моей памяти всплыли строчки песни одной из оперетт, где играла Лиля: "Это жизнь! Это жизнь! Ты держись! Ты держись! Ты держись!". И у меня возникло ощущение, что Лиля именно этими словами, как бы пытается поддержать, приободрить меня в этот момент. Наверно никогда, реально мыслящий человек, не сможет осознать неизбежность, неотвратимость ухода из этого мира в Небытие, в Никуда.
Лиля и Небытие – это же так несовместимо, так нелогично! Совсем недавно, ну ведь совсем недавно, вот, кажется, только что, мы сидели вместе в судовом баре белоснежного океанского лайнера "ORANGE MELODY", поглядывая в иллюминатор на величественную скалу Гибралтара и попивая ароматнейший турецкий кофе «по-восточному», наслаждались интеллектуальным светским разговором и обществом друг друга. Ведь это только что было! А вот сейчас Лили уже нет. Совсем нет! И уже не будет, не будет живой НИКОГДА. Как это можно понять? Как сам факт происшедшего может уложиться в человеческом сознание?!

Лиличка всегда была великим оптимистом. И её, воистину фантастическая энергетика, заряжала, завораживала, захватывала окружающих людей. У неё неизменно было великолепное настроение, даже несмотря на внезапно возникающие невзгоды и препятствия. Она всегда верила в себя, в свои силы, в свою творческую одаренность, в свой талант. Она всегда была лидером, центром притяжения для окружающих, генератором новых идей.
До этого, следующего мгновения, я невероятным усилием воли, заставлял себя не поднимать глаза, чтобы не встретить ЕЁ взгляд… И вот..., принуждая себя, я всё же медленно поднимаю глаза...
На меня пристально смотрят удивительно прекрасные, загадочные, задумчивые глаза. Глаза Той, которая всегда в этом мире, в этой жизни, была для меня, наверно, дороже, чем сама жизнь...
Лик луны туманной,
Выплыл из-за туч
И проник мне в сердце,
Благодатный луч.
Свет лучей волшебных,
Вспомнил я сейчас,
Что лились когда-то,
Из прекрасных глаз…
Борис Х.

Я считал и считаю, что у меня в жизни всегда были три путеводных маяка, которые покровительствовали мне, светили мне, вели меня в этой жизни. Это: Одесский портовый Воронцовский маяк, воистину фантастическая, непередаваемая словами магия красоты сияния созвездия Южный Крест (изображение которого гордо красуется на национальных флагах двух государств – Австралии и Новой Зеландии, в водах которых и в южной части Тихого океана: Французской Полинезии, Таити, Бора-Бора, Рапа-Нуи, Тонга, Кирибати, я в совокупности провел более десяти лет моей морской жизни) и… Лилины глаза.
Лилины глаза…Они, как две ясные путеводные звездочки светили мне в пути всю жизнь, помогали мне, вели меня и поддерживали в самые наитруднейшие моменты моей жизни.
Увы и Ах!!! Эти глаза светили-светили, манили-манили, вели-вели, да так и не привели меня в уютную тихую гавань, к надежному причалу. И ничего поделать тут было невозможно. Так сложилась жизнь, так случилось. Красочный и непредсказуемый калейдоскоп игры Судьбы сложил именно такую причудливую картинку наших с Лилей судеб, именно такую конфигурацию. И к моему горькому сожалению далеко не совсем такую, какую хотелось бы мне. А её Величеству Судьбе было угодно не согласиться, не посчитаться, не принять во внимание мое мнение, моё пожелание. Судьба небрежно и рассеянно отбросила их, даже не рассматривая мои "деловые предложения" в качестве запасного варианта-версии, в качестве "запасного парашюта"…
И, видит Господь Бог, как я не старался, как не извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картону, на котором был начертан план моей жизни, соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное, желаемое мною русло, мне так и не удалось, не представилось возможным. И вот именно так, именно таким образом и никак не иначе, и именно в таком варианте, и именно в такой последовательности легли карты наших с Лилей судеб на сцену этой жизни. И сердце Лили так никогда и не распахнулось мне навстречу, не вспыхнуло ответным ярким пламенем. И ничего уж тут поделать было не возможно!
А всё же... А всё же, что то Важное, Главное, Прекрасное не случилось, не произошло в моей жизни. То Единственное и самое Главное, что бывает лишь один раз в жизни, только лишь один раз в жизни! Один раз и... навсегда!
Я когда-то, то ли услышал, то ли где-то прочитал удивительно красивую поэтическую фразу, которая запала мне в душу и запомнилась: " Вы прошуршали мимо меня, как ветка полная цветов и листьев!". Думаю, что это было сказано о нас с Лилей.
Мне довелось посетить множество портов всех континентов Земного шара, включая также подходы к границе вечных льдов и в Антарктиде, при смене зимовщиков на полярных станциях и в Северном ледовитом океане, во время северных круизов с пассажирами на норвежский Шпицберген, к бухте Святой Магдалены. Плавал в водах всех мировых океанов, три раза тонул во время кораблекрушений, горел на греческом танкере, семь раз удалось побывать в кругосветных рейсах. И, хочу признаться, я часто вспоминал о Лиле, а вернее помнил о ней всегда, где бы мне только не приходилось бывать. Да, не сложилось у нас... Но она всюду незримо была со мной, как добрый ангел-хранитель.
...Пришла так волшебно,
Ушла в никуда,
Казалось - вот Чудо!
И что навсегда,
Разбилась надежда,
Погасла мечта,
" Забудь - умоляю,
Забудь навсегда.
Забудешь?!" - " Забуду!"
Что б помнить всегда,
Казалось, что Чудо,
И что на года,
Пришла ты из детства,
Ушла в никуда...

Мне вспомнились слова, которые произнесла Лиля в одном из наших последних разговоров, обращаясь ко мне:
- Ты часто в разговоре со мной употреблял слова: влюбился, любовь, любил всю жизнь! Думаю, что эти слова можно заменить более спокойными, более демократичными словами, а именно - вниманием ко мне. Я думаю, что ты всю свою жизнь любил не ту. Очнись, проснись, вернись в эту реальность, в эту реальную жизнь! Ты всё время любил, девчонку, которой никогда не существовало, просто не было на свете, а тебе казалось, что ты любил меня! Ведь ты её, то есть меня, просто придумал. Я, ведь на самом деле, совершенно другая! Ты меня придумал, как Александр Грин придумал свою прекрасную Ассоль! А ты придумал свою Лилию Амарфий! Я тоже Лилия Амарфий, но я не та, я совершенно другая. И именно я - настоящая! Постарайся всё же понять это, ну... ну просто прошу тебя!
Я слушал тогда её печальные слова, кивал в такт головой, а у самого в памяти сами по себе возникли строчки Фёдора Тютчева. И именно эти замечательные строчки, как нельзя лучше выразили моё душевное и эмоциональное состояние в тот момент:

"...Ещё стремлюсь к тебе душой,
И в сумраке воспоминаний,
Ещё ловлю я образ твой,
Твой образ милый, незабвенный,
Со мной повсюду и всегда
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда..."

Ну, а теперь, я хочу остаться один на один с Лилей. Постоять рядом. Помолчать. Что-то очень нужное и важное сказать Лиличке, мысленно, про себя, а что-то произнести вслух. Попросить прощения за вольные и невольные обиды. Вдруг услышит!!! Затем медленно пройтись по пустынной аллее. сначала в одну сторону, затем в другую. Остановиться, оглянуться. Затем опять вернуться к Лиле. И ещё и ещё раз отойти и снова вернуться. И ещё и ещё раз попрощаться. И ещё - ещё раз вернуться. И снова и снова "попетлять" вокруг белоснежного надгробия. И опять молча, печально склонив голову, постоять. Ах! Как же мне, по-славянски наивно хочется, чтобы произошло чудо, реальное чудо, как ни парадоксально и противоестественно это звучит. Как бы невероятно хотелось, чтобы сверхестественным образом навсегда исчезло, сгинуло бы это кдадбище со всем его изобилием /переизбытком/ горя, /не измеримыми горестями/, морем горьких слёз! А на этом месте мгновенно появился цветущий парк, в который приходили бы гулять и радоваться жизни весёлые, беззаботные, нарядно одетые люди, которые и вообразить себе даже не смогли бы, что здесь могло было бы быть кладбище!.
И чтобы, именно здесь, отовсюду, со всех сторон звучал громкий, беззаботный, весёлый детский смех! Много, очень много детского смеха!
Очевидно нервы у меня действительно стали совсем никуда, стали предательски сдавать. Я еле сдерживал себя, от непреодолимого желания остановиться посредине аллеи и, не обращая внимания на редких посетителей, подняв голову к небу, в диком отчаянии завыть от боли, горя, безысходности, по-волчьи, по-звериному, как когда-то давным-давно выл и рыдал над безжизненным телом вытащенной из реки Лилички на городском пляже молдавского городка Оргеев.

Константин Симонов

…Похоронив Любовь, Как камень, я стою среди могил,
Я сам себя обрёк, Моля лишь об одном,
Быть памятником ей. «Не трогайте руками!»
Над свежею могилой, И посторонних надписей на мне
Сам на себя я вывел пару строк, Прошу, не делайте,
Посмертно написав их через силу. Я все-таки не камень…

И, на прощание, я сам выступлю на этот раз в роли актера-артиста.
Когда-то, целых уже, восемь лет назад, в музыкальном салоне круизного лайнера, в Средиземном море Лиля специально для меня спела песню, а сейчас я на Троекуровском кладбище Москвы специально для Лилия Яковлевны прочту известнейшее стихотворение и, на мой взгляд, шедевр любовной лирики. Это изумительные по смыслу и глубине, волшебно-красивые, паряще-певучие строчки:
…Твои глаза, как два тумана,
Как два прыжка из темноты.
Каким путем, каким обманом,
«В сердце мне» прокралась ты
“Когда проблемы окружают”
И надвигается гроза.
Со дна души моей мерцают
Твои прекрасные глаза…
Николай Заболоцкий
…И все же… И все же… А, вдруг, это все НЕ ТАК, это же так несправедливо! Так не логично, не должно же так быть, не может так быть! И ни в коем случае не должно имело место быть… Тебя, порхающей по театральной сцене в ярких лучах прожекторов представить живой так легко, что в то, что ты, так неожиданно, так стремительно ушла из этой жизни, покинула этот мир, представить просто невозможно! Невозможно, потому что этого, ну ни как, ну ни коим образом не должно было случиться!
Лилечка! Ты такая светлая! Ты такая "лучистая"! Ты такая вся светящаяся, как будто внутри твоего сердца постоянно пылает загадочный и магический факел. Ты такая красивая! Ты такая талантливая! Ты всегда была "человек-праздник"! И именно здесь, и именно сейчас, и это будет так уместно использовать мой вариант слов песни «Шахерезада», которую так неповторимо исполнял Муслим Магомаев, голос и песни которого, ты так любила:

…Ты как- будто вся из света
Вся из солнечных лучей
Прима милой оперетты,
Дивный голос, дивных дней…

Так может быть происшедшее, случившееся – это сон! Просто сон. Нелепый сон. Тяжёлый сон. Плохой сон. Сон, который обязательно должен исчезнуть, раствориться под утренними лучами восходящего солнца.
Солнца, которое обещает право только на жизнь!!!
Ах, как бы мне хотелось, положа руку на сердце, проникнуться глубиной гениальных строк Омара Хайяма:
… Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,
Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,
Ни былой, ни грядущей минуте не верь,
Лишь минутой текущей будь счастлив теперь!...
Перевод Германа Плисецкого
Проникнуться то хочется, да, к сожалению, не получается. И, наверно, именно поэтому "жизнь стекает горькими слезами по кривому зеркалу души"…
Всю мою сознательную жизнь уже после знакомства с Лилей, меня преследовала устойчивое, навязчивое впечатление, как будто недоброе, злобное, неестественное Нечто, каким то сверхестественным путём приняло волевое решение изменить, нарушить естественный ход событий и физических процессов. И то, что произошло, я имею ввиду такой неожиданный, совершенно не предсказуемый уход из этой жизни Лилии Яковлевны, ни коим образом не должно было бы произойти. Этого не могло, просто не могло быть, потому что не имело ни малейшего права быть вообще!!! Ведь это же полный абсурд!
И лишь в тот момент, находясь на московском кладбище, я чётко понял, что не наговорился, не наслушался, не насмотрелся, не нарадовался счастью быть знакомым с Лилей, общению с ней и нашей дружбы, продолжавшуюся, практически, всю её жизнь - более полувека!
Наверно это наша общая беда и недостаток славянского характера недоступность вовремя /своевременно/ понять, какой неповторимый, изумительный человек был рядом с тобой. И это озарение и, наконец-то, чёткое понимание, к великому сожалению, приходит лишь тогда, когда этот человек покидает этот наш подлунный мир.
Думаю, что Лилию Яковлевну надо воспринимать, как ярчайшее, уникальное явление на современной театральной сцене и как певицы и как актриссы.
Находясь возле Лилиного надгробия, я как будто ещё раз прожил своё детство, свою юность, зрелые годы. Вспоминая и анализируя мною прожитую жизнь, я с полным откровением могу сказать, что самым ярким, самым светлым, самым прекрасным воспоминанием, как хрупкий полёт изящной бабочки, главным событием и главной составляющей моей жизни - было знакомство с Лилей Яковлевной Амарфий. И я искренне благодарен Судьбе за этот прекраснейший, бесценный подарок!

Игорь Ларионов

Почему нам отмерено жизни чудовищно мало?
И за что мы умеем её так легко не ценить?
. . .
Почему мы не смотрим в глаза перед тем, как проститься?
Почему мы не верим тому, кто нас преданно ждёт?
Почему не читаем стихи нашим самым любимым,
Пусть чужие стихи, но пускай со слезой на щеке?
Почему от себя убегаем собою гонимы,
Оставляя свой след неглубокий на зыбком песке?
Почему признаёмся в любви так нелепо - украдкой?
И зачем так боимся касания нежной руки?
Почему нарезаем Судьбу на прозрачные дольки,
Хоть заранее знаем - от этой Судьбы не уйти?
. . .
Мы живём вековое мгновенье... мгновенье и только,
И в мгновенье теряем себя на коротком пути!!!

Одесса-Москва-Одесса
17 марта 2013 года
Прощённое Воскресенье Юрий
В тексте моих воспоминаний использовались строчки
многих известных, замечательных стихотворений,
созвучных мне, поразивших меня, запавших в душу,
и поселившихся во мне с юности.
Некоторые из них были частично интерпретированы мной,
чтобы наиболее ярче передать мое состояние, мысли и чувства

«...Ты здесь, ты есть,
Ты рядом с нами,
и сколько бы ни промчалось лет
Под голубыми небесами
Твоей улыбки будет свет...»

Я, Юрий Дмитриевич Субботницкий, школьный друг Лилии Яковлевны Амарфий, профессиональный моряк, первый помощник капитана дальнего плавания, одессит, слишком поздно, почти 1,5 года спустя, приехав в Молдавию в Оргеев, узнал ужасающие известия о безвременном уходе Лилички из этой земной жизни. И до сих пор не могу прийти в себя и до конца осознать, что Лилии уже нет в этом мире.

Ниже написаны слова, строчки, фразы, мысли, запечатленные только в моей памяти в ускользающие мгновения в ее жизни, воспоминания о ее юности, которые я хочу посвятить пронзительно-щемящей светлой памяти об этом удивительном, прекрасном, как цветок, которым является ее имя, человеке, очаровательной женщине, великой актрисе и певице, Народной артистке России, Лилии Амарфий, и поблагодарить Бога, Провидение, Судьбу, Высшее Небесные Силы, которые даровали (именно даровали) мне возможность, чтобы моя жизнь и судьба пересеклись, вернее слегка соприкоснулись с жизнью Лилии.

Но сейчас мне бы хотелось вспомнить о ней не как о знаменитой популярной артистке, а как о моем давнем школьном друге, землячке, с которой мы вместе росли в маленьком молдавском городке Оргеев, расположенном в 45 км от Кишинева, учились в одной школе и были просто соседями, жили на рядом расположенных улицах.

В своей автобиографии и воспоминаниях Лилия Яковлевна вскользь упоминает о том, что в детстве она училась в музыкальной школе. Я более подробно остановлюсь на этом моменте.

Еще в детском саду у Лилии проявились Богом данные природные музыкальные способности: слух, голос, природная пластичность, а главное какое-то целеустремленное упорство, желание быть центром внимания и выступать, выступать и выступать. Получать удовольствие от того, что ее песни и танцы нравятся зрителям.

Воспитатели, а затем и преподаватели настоятельно порекомендовали родным Лили уделить более пристальное внимание ее музыкальному развитию и образованию. Когда она подросла и стала ходить в школу, ее отдали учиться и в музыкальную школу. Тщательно все обдумав и рассудив, поднатужившись и приняв посильную помощь и участие многочисленных соседей, купили аккордеон. И, надо сказать, не ошиблись. Решение на все 100% было правильным и удачным, более того этот аккордеон сыграл очень важную роль в жизни Лилиной семьи. Уже занимаясь в старших классах общеобразовательной школы, Лиля сама в качестве музыкального воспитателя стала работать и подрабатывать «на жизнь», обучая оргеевских детишек петь, танцевать и таким образом приобщать прекрасному миру музыки и позволил семье сводить концы с концами.

Представьте себе крохотная девчушка идет из школы, а у нее за спиной на лямках огромный чемодан-футляр с аккордеоном. Дом, где я жил, находился на улице Сергея Лазо и окнами выходил именно на эту улицу. Улица спускалась с большим уклоном к большому лугу, где паслись козы, а уже за этим лугом, на улице Первомайской, находился домик, где жила Лиля. Мы были соседями, это рядом. Жила Лиля с мамой - Марией Ефимовной (тетей Маней) и со старшим братом Вовой. Папа умер рано, я его не помню и никогда не видел.

Зимой улица С. Лазо оледеневала и превращалась к великой радости местной детворы в настоящий каток. Лилия весьма оригинально использовала футляр аккордеона. Она садилась на него верхом и лихо скатывалась вниз как на санках. Моя мама часто говорила мне: «Юра! Быстро подойди к окну, там твоя невеста катается на баяне».

Позже у меня появился пленочный катушечный магнитофон, большая редкость по тем временам. Были неплохие записи, и я, зная время, когда Лиля будет возвращаться из школы домой, выставлял в открытую форточку динамик и таким образом транслировал музыку на улицу. Лилия иногда проходила мимо, не останавливаясь, иногда задерживалась у наших окон и слушала музыку, а я, спрятавшись за занавеску, любовался ей. Она была необычайно красива, какой-то загадочной, восторженной, алопарусной гриновской красотой. И, употребив современный одесский сленг (простите), прямо можно сказать: она была «обалденно» красива. От нее просто невозможно было оторвать глаз.

В конце концов Лиля не выдержала и сдалась. Однажды в нашу дверь позвонили. Открыла мама и каким-то необычным голосом произнесла: «Юра! К тебе гости!». На пороге стояла Лиля и, смущаясь, произнесла: «Меня зовут Лиля. Из Вашего окна всегда звучит такая прекрасная музыка. Не могла бы я ее послушать?».

Мама моя буквально выворачивалась наизнанку, не зная, где посадить и чем угостить прекрасную гостью. Мы пили вкуснейший (наверное, самый вкусный чай в моей жизни) с малиновым, затем абрикосовым, затем вишневым, затем айвовым вареньями и слушали музыку.

Так мы официально познакомились с Лилией, или как я ее называл для себя Лилианой. Вскоре Лиля стала часто бывать у нас в доме, а я у них. И очень часто тетя Маня говорила мне, когда Лили не было дома: «Эта фыцка (местный диалект, девчонка подросток-сорванец, это скорее всего на идиш) опять на репетиции и, наверное, поет и пляшет на сцене, иди туда и там ее увидишь».

В Оргееве к тому времени (и очень удачно и своевременно) был выстроен Дворец культуры, достаточно большой и удобный, из красивого местного белого камня - котельца, с большим удобным фойе, где по субботам и воскресеньям устраивались танцы. Это мероприятия стало очень популярным в городе. Этот Дворец культуры стал духовным центром города. Здесь работала много разнообразных кружков.

В это время был организован ВИА «Кодру» («Лес»), душой, сердцем, яркой звездой и естественным центром, вокруг которого все вращалось, конечно, была Лиля. Она была настоящим генератором, вечным двигателем разнообразных идей, предложений, любопытных решений, творческих задумок и сумела-таки разбудить вечно сонный провинциально-болотный Оргеев.

Ансамбль все чаще и чаще стал выступать, давать концерты. И на эти концерты, а вернее и точнее сказать «на Лилю» стало приходить горожан все больше и больше. Вскоре концерты стали настолько популярны, что каждый из них ожидался буквально всем городом с нетерпением. И каждый из них был настоящим событием в жизни города.

Но мне запомнился один концерт, на мой взгляд, как теперь бы сказали судьбоносный. Была подготовлена новая программа. Повсюду в городе были развешаны афиши, и публика, как будто предчувствуя что-то необыкновенное и неординарное, буквально «повалила» на концерт. Достаточно большой зал был полностью заполнен, забит до отказа. Зрителей было так много, что не было свободного места даже в проходах, вдоль стен, а балкон чудом выдерживал непомерный вес пришедших горожан. В это время была необычайно популярна мелодичная и веселая финская песенка «Руды, руды – рикс». Лиля вышла на сцену в костюме красной шапочки. На платьице был красный фартушек в белый горошек, естественно на ней была красная шапочка, а в руках плетенная ивовая корзиночка, в которую она по задумке должна была собирать растравленные по сцене грибы. Зал замер. Допев песенку, Лиля, повертев в руках микрофон, а они тогда были шнуровые, и, не найдя куда его положить, неожиданно засунула его в горловину саксофона, на котором виртуозно наяривал саксофонист Тюля. Саксофон от обиды и такой наглости оглушительно взревел, взвыл, а мощные динамики буквально взорвались многодецибельно усиленным звуком. А Лиля как ни в чем не бывало пустилась танцевать и собирать грибы. Зал сначала замер, затих, а затем охнул и разразился водопадом аплодисментов, восторженными воплями, криками, свистом, топотом ног. Все присутствующие, потеряв самообладание, находились в полном экстазе, попав под влияние настоящего волшебства, которое струилось со сцены. А Лиля на бис пела и танцевала...

Мне кажется, что именно тогда невообразимый рев динамиков и рев зала как бы возвестил и отметил рождение и вспышку новой ярчайшей творческой кометы, имя которой Лилия Амарфий. А многокрасочный и многогранный талант которой впоследствии разгорелся в полную силу. И потом, когда Лилия приезжала с концертами в Кишинев, Оргеев, Черновцы уже в статусе народной артистки России и будучи примой Московского театра и оперетты - это уже было явление республиканского, а позже и государственного масштаба.

Я стал приходить к Лиле все чаще и чаще. И могу поклясться на чем угодно, что очень многие, а вернее все мужское население Оргеева, и совсем молодое, и не очень, хотело бы постучаться в Лилину калитку. Все были в нее влюблены. Остаться равнодушным, глядя на нее, было просто невозможно.

В доме все удобства были во дворе, и естественно водопровода и отлива в доме не было. На кухне стоял обычный рукомойник, а под ним огромный бак для грязной воды, который своими размерами и внушительным весом вызывал трепетное восхищение и уважение типа «Гей, славяне! Вздрогнем, ухнем!».

Присутствие гостей в доме всегда приветствовалось и особенно особей мужского пола и по достаточно прозаичной причине. О, этот бак! О, этот монстр! Его ведь надо было выносить! Мама Лили говорила мне, когда я с грустью смотрел на это чудовище: «Юра! Хочешь дружить с красивой девочкой - научись правильно за ней ухаживать. Да, да, и выносить грязную воду тоже, причем научись это делать с радостью!». Что я, тяжко вздыхая, и делал.

Еще одна картинка из той далекой, прошлой жизни буквально стоит у меня перед глазами. И это я наверное буду помнить всегда, сколько мне осталось жить.

Рядом с Оргеевым протекает река Реут, тогда еще, в те времена, в ней можно было купаться, правда пиявок там было немереное количество. Но вода была очень чистая и весь Оргеев летом ходил на пляж. Он располагался междуречьем. Здесь было достаточно глубоко и даже стояла вышка, с которой можно было прыгать в воду. Я с моим другом Эммануилом (Монькой) Миалисом лежали на берегу, я спиной к воде, а Монька, приподнявшись на локтях, лицом к реке. Мы о чем-то вяло болтали. Вдруг лицо его резко изменилось, он вскочил и невероятными, огромными звериными прыжками понесся к реке и с разгона прыгнул в воду. Я, еще не понимая, что произошло, но осознал, что что-то произошло, тоже побежал к берегу. Моньки долго не было видно. Затем на поверхности воды появилось безжизненное и бездыханное тело Лили, а затем и сам Эммануил. Я уже тоже был в воде и помогал вытаскивать Лилю, она не дышала. То ли пригнула неудачно с вышки, то ли нахлебалась воды, то ли схватила судорога - не ясно. Вытащив Лилю на берег и положив животом на мне на колено, мы стали ее откачивать. Вода полилась струей, затем стали делать искусственное дыхание. Возле нас собрался весь пляж, все молча смотрели за нашими усилиями и действиями. Наконец-то наши старания привели к положительному результату - Лиля глубоко вздохнула, открыла глаза и пришла в себя. Так благополучно закончился этот инцидент.

Уже позже, когда все успокоились, я с завистью сказал Моньке: «Ах, Монька! Как жаль, что это ты спас Лилю, а не я! Как бы я хотел быть на твоем месте!».

На что Эммануил, невозмутимо грызя какую-то былинку, с философской глубиной понимания важности сути проблемы ответил: «Так в чем дело? Давай ее утопим снова и на этот раз спасать ее будешь ты». Я оторопело посмотрел на него, поражаясь мудрости его решения.

Прошли годы я поступил в Одесское Высшее инженерное морское училище (ОВИМУ) и уже будучи курсантом 3 курса получил приглашение, и даже 2, на свадьбу старшего брата Лили, Владимира. Первое было от Вовы, второе о том же, но от Лилиной мамы. Вова жил и работал в Николаеве, тетя Маня назвала дату свадьбы и сообщила еще одну новость: Лиля из Москвы тоже прилетит на свадьбу. Она к тому времени уже поступила в ГИТиС.

Я немедленно побежал к начальнику электромеханического факультета, убедил его, что мне срочно на 10 суток необходим отпуск по семейным обстоятельствам. И сразу же отбыл на дизель поезде Одесса-Кишинев в Оргеев.

Встретился с Лилиной мамой и договорились, что утром выезжаем в Николаев. К тому времени я уже был бывалым моряком, совершил свой первый заграничный рейс, на учебном судне «Горизонт». Побывал в Стамбуле, Пиреи, Венеции. И уже смог заработать кое-какие карманные деньги. Я решил не скупится и блеснуть всей широтой одесской морской души. Утром подогнал такси к дому Лилиной мамы, я позвонил в калитку. Тетя Маня внимательно и одобрительно посмотрела на меня: «Молодец! Моя школа, ты хороший ученик, и может быть из тебя еще кое-что путное да и получиться». Прибыли мы в Николаев с шиком. На следующий день я поехал в аэропорт, причем один. Морская курсантская форма, тщательно подогнанная, отутюженная и блестевшая как солнце бронзовым золотом якорей, внушала мне уверенность в будущем успехе. В результате длительных переговоров с охраной в Николаевском аэропорту, и щедро раздав припасенные на такой случай венецианские зажигалки, я получил право и доступ прямо на взлетное поле. Я как отважный капитан, стоя на верхней площадке трапа, пришвартовался к борту самолета. Отутюженные до кинжальной остроты складки брюк, гюйс - воротник белоснежной морской рубашки-голландки, бодро трепетал под порывами южного ветра как добрые заботливые крылья ангела-хранителя, что предавало мне уверенности в успехе моего предприятия.

Я стоял с огромным букетом роз. Люк распахнулся, и в таком роскошном виде я предстал перед изумленными глазами стюардесс, которые очень быстро сориентировались в ситуации и заулыбались мне. Пассажиры стали выходить. Появилась в проеме выходного люка и Лиля. Увидев меня, она охнула: «Господи! Юра! как ты здесь?».

«Да, вот встречаю тебя на нашей гостеприимной николаевской земле».

Свадьба удалась. Было весело, непринужденно, вкусно и пьяно. Много пели и танцевали.

На следующий день мы выбрались с Лилей погулять по Николаеву. Прошлись центральной улицей - проспектом Корабелов. И зашли в кофейню. И Лиля, и я очень любили кофе, я сделал заказ. От пирожных Лиля отказалась, но попросила принести несколько тонко нарезанных долек лимона, посыпанных сахаром.

Я немного нервничал. Лиля, очевидно, тоже - ложечка как-то уж очень тревожно позванивала и билась о фарфор. Лиля внимательно, как-то оценивающе-вопросительно поглядывала на меня.

Я набрался сил, глубоко вздохнул и заплетающимся языком начал наверное самые важные переговоры в своей жизни. Мне удалось произнести только одно слово: «Лиличка!» - Лиля стремительно положила мою руку на свою.

«Юра, подожди! Я прекрасно понимаю, что ты мне хочешь сказать. Но давай чуть-чуть хорошо подумаем. Ты всегда мечтал стать моряком, наверное, с самого раннего детства. Юра, мы оба с тобой, к сожалению, фанатично до предела преданы своим детским мечтам и надеждам юности о своем будущем, о своей дальнейшей жизни, так сложились обстоятельства. Уже ничего изменить нельзя, и уже, откровенно говоря, ничего менять не хочется. Помнишь, когда-то ты прочитал мне прекраснейшее стихотворение Эдуарда Багрицкого. Хочешь, сейчас я его прочитаю для тебя:

Кто услышал раковины пение,
Бросит берег и уйдет в туман;
Даст ему покой и вдохновение
Окруженный ветром океан...
Кто увидел дым голубоватый,
Подымающийся над водой,
Тот пойдет дорогою проклятой,
Звонкою дорогою морской...»

Надо сказать, я был просто изумлен! Да, действительно, около 8 лет назад я прочитал это стихотворение Лилии, но даже представить себе не мог, что она могла мгновенно его запомнить. Как великолепно поет Лиля, я знал, но что она с таким чувством, с таким глубоким пониманием смысла стихотворения на этот раз прочитает его для меня…

«И пойми меня, - продолжала она, - я актриса, певица, хочу работать на большой московской сцене. Без театра я свою дальнейшую жизнь не представляю, об этом я тоже мечтала буквально с детского садика. И ты сам, наверное, понимаешь, что в этом плане Москва и Одесса несовместимы. Ты хороший, умный, добрый, прекрасный друг, но пойми - только друг, к моему великому сожалению. Постарайся понять меня и простить!»

На что я рассчитывал?! Как теперь бы сказали: «Дельфин и русалка - не пара, не пара». Я, положа руку на сердце, и сам все прекрасно понимал, а одесситы в такой ситуации выразились бы более определенно: «Шановный (уважаемый), в этом направлении вам абсолютно ни чего не светит, и вы элементарно пролетаете как фанера над Парижем», но мне ведь было 23 года.

Да! Надо сказать, что моя миссия в Николаеве с треском провалилась. И как мы с шиком приехали в Николаев, с таким же шиком отбыли обратно в Оргеев.

Уже потом, через несколько лет, находясь в дальнем плавании, выйдя из Панамского канала, пересекая Тихий океан и взяв курс на Австралию, на Мельбурн, я в том рейсе еще раз вернулся к этим событиям, еще раз переосмыслив и пережив их. Пользуясь многодневным морским переходом, я засел за пишущую машинку, и в результате появилась повесть, а точнее рассказ, эссе, посвященный Лиличке и той поездке в Николаев. Было отпечатано три копии. По приходу в Мельбурн, в Москву авиапочтой полетели 2 увесистых письма. Одно было адресовано в редакцию очень модного и популярного журнала для молодежи «Юность», а второе - Лиле в ГИТиС. Одна копия осталась и храниться у меня до сих пор. Свой рассказ, не мудрствуя лукаво, назвал простодушно и наивно «Маленькая и грустная повесть о дорогах и любви». К сожалению, или к счастью, она опубликована не была. Вернувшись в Одессу, я получил рецензию на свой опус от редактора Андрея Дементьева. Рецензия была половинчатая. Вроде бы редакция соглашалась опубликовать, но надо было доработать, переработать, дополнить, переписать. Желания что-либо переделывать не было никакого, и я махнул на эту затею рукой. Получила ли Лиля мою повесть, читала ли ее, я так и не узнал. И уже не узнаю НИКОГДА!

Несмотря на неудачную «свадебную» встречу в Николаеве мы с Лилей продолжали переписываться. Лиля закончила курс, вместе со студенческой труппой отправилась в Сибирь покорять своими талантами зрителей и слушателей. Я закончил свой учебный год и тоже отправился на плавательскую практику. На этот раз мне удалось устроиться в штат судовым электриком. Мы, как говорят моряки, быстро сбегали через Суэцкий канал в Японию, в Токио, с заходами в порт Саид, Бомбей, Сингапур и Гонг-Конг и через 3,5 месяца вернулись в Одессу.

Неожиданно от Лили получил радиограмму, что после Сибири она полагает быть в Оргееве примерно месяца полтора. Очевидно, или весьма вероятно, что Лиля на тот момент еще очень колебалась и не приняла окончательного решения по поводу моего предложения руки и сердца. Ситуация складывалась удачно, после рейса я получил достаточно серьезные деньги, а в это время в главном универмаге Одессы появилось в продаже заветная мечта всех мальчишек, чешский мотоцикл – красавица Ява 350 изумительного красного цвета, с отливающем хромом баком и глушителем. Собственно говоря, мне мотоцикл был не нужен, но я его купил, чтобы покатать Лилю. К этому времени городской пляж в Оргееве перенесли на озеро, расположенное в лесу. Транспорт туда не ходил никакой, и добраться туда было достаточно сложно. Но там было очень чисто и уютно. Купив мотоцикл, я своим ходом отправился из Одессы в Оргеев. В Оргееве я оказался раньше Лили и на этот раз отправился ее встречать в Кишинёвский аэропорт на своем транспорте. Лиля приехала с багажом, а на мотоцикл я мог посадить только одну Лилю. Багаж мы загрузили в рейсовый автобус, а сами на Яве следовали за ним. И мы часто, поражая воображение местной публики, носились по улицам города.

Надо признаться, я еще не очень уверенно водил мотоцикл, но права на вождение мотоцикла были. Однажды Лиле захотелось поехать куда-нибудь подальше, и мы отправились в путь по Бельцкой трассе в сторону Теленешт, и тут неожиданно возникла сложная дорожная ситуация, в результате которой я еще раз реально спас жизнь Лили, а заодно и самому себе. Впереди нас шел огромный КамАЗ с прицепом, по завязку набитый досками. Возле местной Оргеевской мебельной фабрики он стал поворачивать, не включив левый поворот, пропуская встречный транспорт. Скорость у нас была достаточно большой, острые края торцы досок стремительно надвигались на нас, я левой рукой из всей силы выжал тормоз и, привстав, правой ногой надавил на ножной тормоз. Но скорость падала медленно, я понял, что через какие-то доли секунды на асфальте будут валяться два обнявшихся безголовых трупов, так как досками нам бы просто оторвало головы.

Лиля вцепилась в меня и, крепко прижавшись, закричала. Я заорал: «Пригнись, насколько это можно!». Рядом с дорогой находился придорожный ров канала с пологим склоном, густо заросшей травой, в этой ситуации я принял единственно верное решение и наклонил мотоцикл влево, мы начали соскальзывать вниз, я как мог помогал торможению ногами. Доски просвистели над нашими головами, но мы уже были внизу. По дну каналу тек тихий ручеек, почва была болотистая, вязкая, что тоже способствовало уменьшению скорости. Перед нами оказался огромный джутовый мешок, набитый травой, который собирала на корм козе или кроликам бабушка. Она трезво и реально оценила ситуацию и наконец, очень хорошо осознав, что главной драгоценностью в этом мире является собственная жизнь, а не корм для козочек, бодро перебирая лапками, карабкалась вверх по противоположному склону. И заодно осыпала нас отборными проклятиями на молдавском языке, типа: «Сволочи! Обнаглели совершенно! Гоняют на мотоциклах по канавам и не дают нарвать бурьян для коз!». И какими-то другими, более определенными словами.

Когда я немного пришел в себя, я обнаружил, что уютно расположился в болотце, резко попахивающем водородом, ботинок на мне не было, носки были порваны и ступни сильно расцарапаны. Левая нога болела адски, но Слава Богу потом выяснилось, что лодыжка была не сломана, а только лишь вывихнута. Левая щека была стерта до крови, но глаз остался цел. Кожа левой руки между большим и указательным пальцами была разорвана и сильно кровоточила. Лиля устроилась более удобно и комфортабельно: она сидела у меня на спине, а вернее на шее, а еще точнее на затылке, чем-то напоминая гоголевскую прекрасную панночку-ведьмочку из повести «Вий». Мне очевидно по сценарию (сюжету) была отведена, уготована роль бурсака Хомы Брута. Моя голова весьма экзотически торчала откуда-то из-под Лили. И мы оба наверное представляли любопытное зрелище.

Перевернувшаяся и заглохшая Ява валялась впереди за мешком, фара была разбита, левая подножка согнута, переднее крыло искорежено, поцарапано. На следующий день мотоцикл я продал, не задумываясь, по разумной цене. Эти деньги нам очень пригодились. Мы с Лилей и друзьями в местном ресторанчики «Весна» очень хорошо отметили мое второе рождение, а Лилино уже третье рождение.

За руль я больше никогда не садился. Никогда. Ни мотоцикла, ни автомобиля.

А Лиля совсем наоборот – позднее она очень увлеклась ездой на картах, маленьких гоночных машинках. Это было время, когда молодёжь в Москве очень увлекалась этим. Позднее Лиля послала мне свою фотографию, где она восседала на карте в гоночном шлеме, из-под козырька которого очень мило выглядывали прекрасные Лилины глазки.

Какой разновекторный результат нашей последней поездки на мотоцикле…

Пролетело еще почти 40 «сорок лет»!!! лет. Надо сказать, я часто вспоминал о Лиле, а вернее помнил о ней всегда, постоянно, везде, где только мне приходилось бывать. Представлял, как мы случайно встретимся когда-нибудь, - она красавица, а я бывалый моряк в блестящей морской форме. И вот...

Я устроился работать по контракту на пассажирский океанский лайнер английского судовладельца. Черноморское морское пароходство к этому времени физически перестало существовать. И каждый моряк искал себе работу сам, как только мог и где только мог.

Теплоход хоть и принадлежал английской круизной компании, но в том году работал именно с российскими пассажирами, поэтому и экипаж подобрали в основном из одесситов. Назывался теплоход «Orange Melody» и согласно расписания выполнял круизы из Сочи вокруг Европы, в Лондон и в Санкт-Петербург. Мы стояли у причала сочинского морвокзала. Я сменился с вахты и гулял по верхней палубе. Шла обычная, рутинная посадка пассажиров. Вдруг по громкой судовой трансляции раздался голос капитана: «Вниманию членов экипажа, задействованных на посадке. К борту судна приближается народная артистка России Лилия Амарфий с труппой. Прошу быть особо внимательными и обходительными».

Я обомлел. И в ту же секунду бежал к бортовому леерному ограждению. Перегнувшись через планшер, в нарушении всех требований и законов судовой этики завопил не своим голосом первое, что пришло мне на ум: «Лиля! Лиля! Моряки - оргеевцы приветствуют тебя!!» - Лиля замерла на месте и, еще не понимая, кто это орет, - помахала мне рукой.

Через несколько часов в моей каюте раздался телефонный звонок. Звонила Лиля.

«Юра, у меня завтра концерт, приходи обязательно. Мне будет приятно» - сказала она. Я ответил, что члены экипажа во время круиза не имеют права без служебной необходимости появляться в пассажирских помещения и местах отдыха. Запрещено категорически. «Не волнуйся, это мои проблемы», - ответила Лиля.

Дело в том, что во время выполнения круизных рейсов всегда приглашаются известные артисты, певцы, музыканты и просто интересные люди. И на второй день после отхода судна в рейс и за день до прихода в конечный порт даются соответственно встречный и прощальные концерты. Именно для таких концертов была приглашена Лиля с труппой.

Через какое-то время вновь раздался звонок, звонил капитан и сообщил: «Юрий Дмитриевич, тут такое дело - вам оказана честь представлять экипаж на встречном концерте, тем более что об этом просила ваша знакомая. Условия и требования одно - прибыть в музыкальный салон заранее и в парадной форме». «Будет выполнено», - радостно ответил я.

На концерте Лилю встретили очень доброжелательно. Долго, много и охотно хлопали. Вызывали на «бис» снова и снова. А затем Лиля обратилась к зрителям и сказала: «Сейчас в этом зале присутствует мой давний школьный друг, а ныне член экипажа - Юрий. Я хочу специально для него исполнить песню из к/ф «Призрак оперы». Юра, поднимись, пожалуйста, и покажись». Мне тоже бурно захлопали, и мне почему-то было очень приятно.

Затем Лиля совместно с прекрасным артистом Львом Дуровым исполнила несколько великолепных миниатюр.

Чтобы отблагодарить Лилю за концерт, я тоже решил сделать встречный широкий джентльменский жест и вступил в сложные дипломатические переговоры с очень важными и почитаемыми людьми на пассажирских лайнерах, а именно: директором ресторана, заведующим производством, т.е. Шеф-поваром, и заведующим продовольственным складом.

Консенсус был достигнут, и я получил возможность в течение всего круиза, а он продолжался 18 суток, в 5 часов утра, к каюте №207 (номер Лилиной каюты) приволакивать, именно приволакивать, потому что нести было просто невозможно, огромный мешок с тропическими фруктами и прочими ресторанными вкусностями и радостями. Весь экипаж знал об этом, и так как охранять мешок возможности не было, то содержимое к моменту выхода Лили из каюты значительно, иногда более чем на половину, опустошалось. Что поделаешь - издержки воспитания.

Я неплохо знал устройство судна и решил для Лили организовать экскурсию. Я переговорил, и была достигнута договоренность с капитаном и старшим механиком. Обладая примитивными знаниями и русского, и английского языка, я очень хорошо проводил экскурсии, часто выступал и в ипостаси гида тоже. Мы начали экскурсию с машинного отделения. Я открыл дверь, на нас пахнуло нестерпимым жаром (температура, особенно в тропиках достигает 50-60 и более градусов), и хотя работает мощная вытяжная вентиляция, 4-ех часовую вахту очень тяжело стоять. Прибавьте к этому тяжелый запах масла, мазута, солярки. И… дикий грохот работающих механизмов. Лиля мученически посмотрела на меня, я протянул ей в новой упаковке специальные глушители-наушники. Я себе наверное и представить не мог, как эта дикая звуковая какофония воспринималась Лилиным абсолютным слухом.

Я спускался по крутому трапу первым на тот случай, если Лиля сорвется, чтобы успеть ее подхватить, но все обошлось. К нам подошел главный механик, поздоровался с Лилей и разрешил ей подержаться за рукоятку ручного запуска главного двигателя.

Затем Лиля уже самостоятельно запустила сепаратор масла и насос откачки вод. Постепенно Лиля освоилась и уже не шарахалась от механических монстров. Затем мы поднялись в центральный пульт управления, ЦПУ, где нас уже встретил электро-механик. Лиля была просто поражена обилию приборов, шкал, стрелок, рукояток, мнемосхем и десятку мигающих сигнальных лампочек.

Лиля своей рукой, которая находилась в моей руке, запустила синхроноскоп и четко ввела в параллельную работу второй запасной дизель генератор. Все удалось. Так что уже можно было выписывать диплом судового механика. Затем мы поднялись на капитанский мостик, весь командный штурманский состав в белоснежной парадной форме выстроился в линейку, Лиля по очередности подходила к каждому, я представлял, и каждый офицер прикладывал ладонь к козырьку фуражки, тем самым выказывая честь и уважение гостье, хотя прикладывание руки к козырьку в торговом пассажирском флоте не принято. После нового инструктажа проведенного капитаном по его распоряжению был переведен режим управления судном с автопилота на ручное. За штурвал стала Лиля. Выглядела она очень импозантно, у нее на голове красовалась капитанская фуражка с позолоченной кокардой-крабом. На шее у нее весел бинокль, на глазах у нее были темные дымчатые очки, внимательно поглядывая картушку гера-компаса, Лиля уверено управляла гигантским пассажирским океанским лайнером, который был буквально нафарширован пассажирами и членами экипажа. Лиля вела теплоход курсом на Лондон.

Ох, если бы об этом узнало руководство судоходной компании, посторонний человек, абсолютно не имеющий представления о законах управления судном, управлял новейшим супер лайнером… Это уже ЧП! Но обошлось.

Затем Лиля по локатору определила расстояние до ближайшей земли – это оказалась самая юго-западная конечность Португалии – мыс Сан-Висентий.

Чуть позже Лиля по дисплею прибора «магновокс», подключенного к системе GPS, т.е. глобальной спутниковой навигационной системы, рассчитала позиционирование объектов на координатной сетке глобуса земного шара с точностью до минуты. И сверила полученные данные с курсом судна, проложенного капитаном на штурманской карте. Все было идеально.

Оказывается Лиля была прирожденным мореходным штурманом, но тщательно все это время скрывала, отвлекая как сирена от этой мысли своим дивным голосом.

Затем мы в сопровождении капитана спустились в будуар директора ресторана, который радостно нас приветствовал, там же находились старший механик и старший электро-механик. Капитан расстарался и приказал достать из своего секретного капитанского фонда пару заветных бутылок настоящего великолепного французского коньяка «Камю». Мы пили коньяк, закусывали гвинейскими ананасами и черным английским шоколадом. Первый тост поднял капитан, и этот тост был великолепен, он звучал так: «Да будет шуметь Мировой Океан!»

Второй тост провозгласил я: «Я предлагаю поднять бокалы за присвоение народной артистке России Лилии Яковлевне Амарфий внеочередного и досрочного звания капитана дальнего плавания, старшего механика, старшего электро-механика!», - «и директора ресторана тоже», - добавил директор ресторана.

Вышколенные официанты по струнке стояли возле переборки с согнутыми левыми руками, на которых красовались накрахмаленные полотенца. И благоговейно взирали на происходящее пиршество.

Когда до окончания рейса оставалось двое суток, Лиля позвонила мне и попросила подняться на верхнюю палубу. Мы сели на диванчик. С левого борта виднелась земля.

Лиля спросила:
- Что и где мы сейчас проходим?
- Мы вошли в Балтийское море и сейчас проходим Датский остров Борнхольм, - ответил я.
- Юра, спасибо за заботу, ты меня и всю мою труппу просто откормил. Ты только взгляни на мою фигуру! Совесть есть?
- Пустое, - ответил я, - мелочи жизни.
- На память об этом круизе и нашей встрече я хочу подарить тебе свой новый диск «Москва-Париж-Москва».

Я взял диск в руки и увидел, что на обложке так же было написано «Лилия Амарфий - мисс само совершенство».
- Там внутри мой автограф и несколько слов специально для тебя, прочти.

Я открыл крышку диска. Внутри была надпись: «Милый, Юра! Песни, которые записаны на этом диске и которые ты сейчас слушаешь, я пою для Тебя и вспоминаю наш милый, добрый, старый Оргеев. Л. Амарфий».

И еще Лиля подарила мне свою большую концертную театральную афишу. Я со своей стороны тоже преподнес памятные подарки.

Лиля, хочу немного пошутить, извини, в предыдущем круизе в этой каюте жил Ефим Шифрин, так что можно сказать, что ты спишь в Фиминой постели.
- Да уж, смешно! У тебя весьма буйная фантазия.
- А знаешь Лиля, это просто удивительно. Мы так далеко от Оргеева и так долго не виделись, а именно сейчас, именно в этом круизе встретились два оргиевчанина. Согласись, шанс мизерный.
- Да, это любопытно.
- Я вот еще о чем хочу тебе сказать. Я, наверное, единственный в этом мире, а может один из немногих, который видит в тебе сейчас не прекрасную женщину, не знаменитую актрису московской оперетты, не Приму, не народную артистку Росси, а ту крохотную, бедновато одетую (все мы жили тогда не богато) девчушку, с раскрасневшимся от мороза веселым, прекрасным личиком, лихо съезжающую на футляре от аккордеона по ледяному уклону улицы.
- Боже! Как давно это было!

Лиля как-то инстинктивно отодвинулась в сторону и каким-то странным отсутствующим, буквально внутренним взглядом посмотрела мне в глаза.
- Да, любопытно, в этом что-то есть...
И надолго уйдя глубоко в себя, замолчала.

Я смотрел на нее.
Лиля сидела рядом со мной, совсем близко. Я мог протянуть руку и прикоснуться к ней, но я видел, она была именно сейчас ой как далеко и от палубы нашего корабля, и от этих морских просторов Балтики. Лиля, я это четко понимал, мысленно просматривала зрительные картинки воспоминаний, своеобразный фильм, снятый судьбой о ее детстве и юности. И, я думаю, мысленно бродила где-нибудь по Оргееву, а может быть и по Николаеву.

Я протянул руку и прикоснулся к Лилиному плечу. Она как бы толчком очнулась, пришла в себя, вернулась в реальность в эту жизнь. И, удивленно посмотрев на меня, неожиданно улыбнулась.

У меня неожиданно стало очень тяжело на сердце. К горлу подкатил какой-то огромный горький комок, который я никак не мог проглотить.

Лиля, у меня почему-то такое тяжелое странное предчувствие, что мы с тобой видимся в последний раз и больше никогда, понимаешь, никогда, не встретимся! У меня какое-то жутковатое чувство пустоты и одиночества.
- Ну, что это ты захандрил. Жизнь продолжается. Будешь в Москве приходи в оперетту на спектакль с моим участием. Несказанно буду рада.

Мимо нас приходил судовой фотограф. Я попросил его сделать несколько снимков. Мы сфотографировались с Лилей у кормового борта теплохода на фоне красного спасательного круга с названием судна и, главное, на фоне белой вспененной дорожки, постоянно тянущейся за судном, так называемого кильватерного следа. Такие снимки получаются весьма эффектными и колоритными.

Лишь позднее я узнал от старых опытных моряков, что так фотографироваться – плохая примета. Это длительные разлуки. Лиля попросила прислать эти снимки в Москву, но потом выяснилось, что с фотоаппаратом что-то случилось и не один снимок, к моему ужасу, не получился. Удивительно, но точно также не получились и снимки, на которых мы были сфотографированы с Лилей в самом начале круиза, в Барселоне, на фоне скалы Гибралтар, когда теплоход выходил из Средиземного моря в Атлантический океан, во Франции, и в Лондоне. НИ ОДИН!!! Приходиться только недоуменно развести руками, какое-то фатальное проявление нереальной фантастики. Эти известия для меня были если я скажу плохими, значит ничего не сказать. Последняя Лилина просьба выполнена не была, так как послать было просто нечего. Этих снимков физически не существовало.

За день до прихода в Петербург я позвонил Лиле и попросил еще раз встретиться со мной. Я прекрасно понимал, что больше вот так спокойно поговорить вряд ли получится, т.к. свободного времени не будет ни минуты. День прихода судна в конечный порт назначения - это фактически безумный, сумасшедший день и для экипажа, и для пассажиров. Высадка-посадка - это сотни крупных и мелких проблем.

Лиля пришла. И на этот раз я приволок огромный мешок с яствами, добытых из самых загадочных и сокровенных тайников и запасников директора ресторана. Лиля охнула и всплеснула руками: «Юра! Зачем! Не надо! Я ведь достаточно самостоятельный и самодостаточный человек, все более ни менее необходимое у меня есть и купить есть за что. Да и как это я все повезу? Каким образом?»

Лиля! Ну, возьми хоть что-нибудь. Ну, возьми хотя бы вот эту банку варенья. Вкус фантастический. Как сказал бы А. Райкин «вкус спесфический». И будет еще один дополнительный повод посидеть с мамой на кухне с чашкой чая и еще раз вспомнить обо мне. И мне в свою очередь будет приятно, что обо мне кто-то помнит.

На 5 литровую банку варенья она махнула рукой, согласилась.

И тут Лиля произнесла фразу, которую я употребил в самом начале этого текста, этих воспоминаний. Я написал: «Я искренне благодарен судьбе и Богу, которые дали возможность моей жизни пересечься с Лилиной». Я был просто ошарашен, когда Лиля произнесла дословно следующее: «Юра! Я благодарна судьбе за знакомство с тобой, за нашу такую долголетнюю, длиной почти во всю жизнь, дружбу, за твое искрение внимание ко мне, за твое такое потрясающее романтическое отношение ко мне, за то, что ты помнил и помнишь обо мне везде и всегда».

Через сутки, около 6 утра, теплоход пришвартовался к причальной стенке Питерского морвокзала. Я естественно был на верхней палубе возле борта. Покидая судно и сойдя с трапа Лиля остановилась и отыскав меня глазами, прощально, как чайка крылом, взмахнула рукой.

Это был август 2005 года, 15 число. Ничто, кроме моих тяжелых предчувствий, не предвещало будущей беды.

Через 4 месяца, списываясь с теплохода, я подошел к борт-проводнице, которая убирала каюту 207, где когда-то жила Лиля, и попросил у нее ключ 207 на память. Этот ключ я всегда ношу с собой это память, ведь к этому ключу когда-то прикасались теплые Лилины руки. Это как бы символичный ключ от сердца Лилии, которое так и никогда не распахнулась ко мне навстречу, не вспыхнуло ответным, ярким пламенем. Ничего уж тут не поделаешь, и видит Бог, как я ни старался, как ни извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картону, пытаясь соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное мне русло, не представилось возможным. Именно так, именно таким образом, и никак не иначе, и именно в таком варианте легли карты наших судеб на сцену этой жизни.

Один раз в году (чаще не получатся) я приезжаю в Оргеев и обязательно выполняю своеобразный ритуал: спускаюсь по бывшей улице Сергея Лазо. Подхожу к нашему дому, где когда-то мы жили с мамой. Дом есть, а вот того окна и той форточки уже давно нет. Вместо окна дверь, а в квартире, где умерла моя мама, расположился магазин по продаже автозапчастей. И вот здесь именно на этом месте стояла Лилия и слушала мою музыку, а рядом, маленькое ясноглазое чудо каталось на аккордеоне. Я спускаюсь по улице ниже и подхожу к месту, где когда-то стоял Лилин дом, его тоже уже снесли, и на его месте стоит молдавский вариант хрущевской пятиэтажки. А его жители даже и не подозревают, что именно здесь родилась и выросла изумительная, самим Богом одаренная, будущая народная артистка.

Прохожу мимо дворца культуры, на сцене которого выступала Лиля, здесь сейчас запустение и уже ничего не напоминает о проходивших здесь прекрасных концертах.

Затем я поднимаюсь на вершину холма, где находится городское кладбище, тут нашли свой последний покой и пристанище мои мама и бабушка.

Недалеко от главных входных ворот, с левой стороны центральной аллеи, стоит памятник, к которому я обязательно подхожу и задерживаюсь. На памятнике цветная овальная фотография, с которой на меня смотрит молодой элегантно одетый человек в шляпе, удивительно красивый и чем-то неуловимо напоминающий молодого Александра Вертинского. Ниже надпись: «Яков Амарфий». Это папа Лилии.

Я «старый морской волк» обогнул земной шар семь раз. Дважды тонул. Один раз на турбоходе «Максим Горький» в Северном Ледовитом океане возле норвежского архипелага Шпицберген у границы вечных льдов. Льдиной был пробит корпус судна в районе носовых отсеков. Отсеки стали стремительно заполнятся водой. Пассажиров - немцев снимали с судна вертолетами норвежские спасатели, а экипаж в это время боролся за жизнь судна. И в тяжелейших условиях, прилагая невероятные усилия и чисто славянскую изобретательность, ставил на пробоины цементные ящики. Почти второй Титаник. Второй раз тонул на теплоходе «Белоруссия» у побережья Сингапура. В Эгейском море горел на греческом танкере.

В качестве члена экипажа и в должности 2 электромеханика работал в отряде научно-исследовательских судов (НИС) академии наук СССР. Это был так называемый морской космический флот. Мы принимали участие в выполнении программ по запуску пилотируемого космического корабля «Союз-12», управляемых межпланетных космических станций «Марс-4, 5», «Венера-5,6», искусственных спутников Земли серии «космос» и «молния». Бог очевидно хранил меня, и за 9 суток до отхода в свой последний, так трагически закончившийся рейс, с последующей гибелью судна, унесшего так много человеческий жизней, после 14 месяцев роботы я сошел с парохода «Адмирал Нахимов».

Сейчас я сижу за своим письменным столом и перезаписываю из своей памяти на электронные носители информации хрупкие, полуистлевшие, полупрозрачные и выцветшие от времени, стремительно ускользающие в небытие обрывки воспоминаний далекого прошлого и считаю, что мне надо, обязательно надо выполнить свой долг перед светлой памятью Лилии Яковлевны Амарфий и восстановить то, что я еще помню, потому что с моим уходом из этого мира навсегда исчезнут эти запечатленные только в моей памяти мгновения.

Это стихотворение посвящено Лиле…

Пришла так волшебно,
Ушла в никуда,
Казалось, вот чудо
И что навсегда.
Разбилась надежда,
Погасла мечта.

Забудешь? Забуду!
Чтоб помнить всегда.
Казалось, что чудо
И что на года.
Пришла ты из детства,
Ушла в никуда.

Работая над этим текстом, я как будто еще раз снова прожил свою юность, свое отрочество, зрелые годы. Вспоминая и анализируя прожитую жизнь, я с полным откровением могу сказать, что самым ярким, самым светлым, самым прекрасным воспоминанием, как полет бабочки, главным событием и главной составляющей моей жизни было знакомство с Лилией Яковлевной.

Закончить свои воспоминания хочу четверостишием Мирры Лохвицкой:

...О той, которую любил,
Теперь вздохну с печалью тяжкой.
Я жизнь твою боготворил,
И назову ее прекрасной...

Лиличка! Живой тебя представить так легко, что в то, что нет тебя, поверить просто невозможно.

И может быть когда-нибудь где-то там, далеко-далеко, за линией горизонта, в бесконечной, безмерной и бездонной глубине голубого неба, мы встретимся с Лилей, на этот раз - навсегда!

Юрий, Одесса
07.07.2012

Сев за руль пьяным, Юрий Яковлев едва не погубил беременную жену

Сев за руль пьяным, Юрий Яковлев едва не погубил беременную жену

В нынешнем году гениальному Аркадию РАЙКИНУ исполнилось бы

100 лет. В преддверии юбилея мы встретились с его дочерью - актрисой Екатериной РАЙКИНОЙ. Она впервые раскрыла интимные секреты отца и рассказала о непростых отношениях со своими знаменитыми мужьями - Юрием ЯКОВЛЕВЫМ и Михаилом ДЕРЖАВИНЫМ.

Екатерина Аркадьевна, вы много лет служили в Театре имени Вахтангова. Но почему часто оказывались невостребованной на сцене?

Такова уж моя судьба. Было обидно и больно, что режиссеры будто не замечают меня. Я плакала, сходила с ума, на нервной почве отнимались ноги. На какое-то время я даже уходила из театра. Но всю жизнь любила родные подмостки, ведь пришла туда еще подростком. Когда мне было 12, в Ленинград приехал на гастроли Вахтанговский театр. В пьесе «Отверженные» Козетту должна была играть московская девочка, но родители не пустили ее в Питер. Через друга нашей семьи Николая Акимова меня пригласили на эту роль. С тех пор я не мыслила себя без театра, актеров, которые позже приняли в свой коллектив.

- В отличие от брата Кости вы никогда не работали с отцом.

Театр, который создал мой папа, скорее был предназначен для одного актера - его самого. Куда уж мне было лезть? Тем более, я постоянно переживала, что отец в этом плане не думает о маме. Она же могла сыграть интересные роли, сама писала блестящие монологи, но постоянно находилась в тени мужа. Добрая, щедрая, сердечная, мудрая, к тому же блестящая актриса, но папа даже не помог ей получить звания. Стеснялся, считал, что неприлично посылать представления в министерство на свою жену. Ей было очень обидно, хотя никогда ничего не высказывала. Быть женой Райкина очень сложно - женщина должна всю себя отдать любимому. Вот мама и отдавала. Они прожили вместе более 50 лет.

Во главе угла - секс

В свое время ходили слухи, что, если бы не родился ваш брат Костя, Аркадий Исаакович ушел бы к другой женщине...

У родителей был замечательный брак, но бабы буквально липли к отцу. Если он уезжал на гастроли без мамы, то дамочки не давали ему прохода. Романы, конечно, у Аркадия Исааковича были, но мама его обожала и не представляла своей жизни без него. Мудрая женщина, она, например, простила отцу отношения с одной актрисой Театра Вахтангова. Причем эта история продолжалась и тогда, когда мама носила под сердцем Костика. Любовница отца была очень красивой в жизни, но талантами не блистала. Злющая такая, с противным голосом, ставила перед собой единственную задачу - «схватить» папу. Мама очень страдала, ей же все доносили.

- Как звали эту женщину?

Я бы не хотела произносить вслух ее имя. При желании вы легко ее можете вычислить. (Наведя справки, я узнала, что любовницей Райкина была актриса Антонина Гунченко . - Я. Г. )

- Как отец с ней познакомился?

Их первая встреча произошла в Москве на каком-то банкете. Не думаю, что папа ее любил. Тут во главе угла стоял секс. Хотя ко мне эта женщина относилась с невероятной нежностью, особенно когда я пришла в театр. Старалась приблизиться, подружиться. Но я держала дистанцию, помня, что она пыталась разрушить нашу семью. В театре мне потом рассказывали, как в свое время эта дама брызгала слюной: «Если бы не этот жиденок - имея в виду родившегося Костю, - он был бы мой!» - имея в виду папу. Представляете, «жиденок»! Как будто папа был другим! Не уверена, что у нее могло получиться увести Аркадия Исааковича, ведь мамина любовь к отцу перевешивала. Ну, царство небесное этой даме, ее уже нет на свете. Кстати, у нее самой была семья: дочь, муж - актер Максим Греков . Он страшно умер: поехал на гастроли в Свердловск, где искупался в озере. В это время там произошел атомный взрыв, который потом скрывали. В результате Греков заболел и быстро скончался.

Цветные сны

- Ваш отец был состоятельным человеком?

Как сказать. Например, он всю жизнь мечтал побывать в Америке, показать там свое искусство. Папу каждый год приглашали американские импресарио, но в органах госбезопасности упорно отвечали, что он на других гастролях или болен. Впрочем, единственный раз ему все-таки позволили выехать в США, но 90 процентов от гонорара забрали в пользу государства. Подобную экспроприацию однажды пытались осуществить и в 1985 году в Болгарии на моих глазах. Папа тогда себя плохо чувствовал, лежал в отеле. Вечером к нему пришел человек из посольства с маленьким сейфом в виде чемоданчика. Выпив чаю, он сказал: «Простите меня, Аркадий Исаакович, вы же знаете, зачем я пришел? Вы посольству должны». На что папа резко ответил, что никому ничего не должен. Получается, первый раз в жизни, когда в СССР уже началась перестройка, отец решился не делиться со страной честно заработанными деньгами. Всю жизнь он получал гроши, постоянно недоплачивали. Потом, когда этот человек из посольства ушел, папа мне об этом подробно рассказал.

- Давайте поговорим о вашем брате Константине. Аркадий Исаакович, по-моему, сына боготворил?

При папиной жизни брат делал большие успехи. Когда вышел фильм «Труффальдино из Бергамо» у нас еще не было цветного телевизора. Костя его купил, поставил и ушел. Вначале шла какая-то скучная передача, папа лег на диван и уснул. Я его разбудила, когда началась картина. «Катя, цветной телевизор - это чудо! - не мог нарадоваться отец. - Представляешь, под него видишь цветные сны». Фильм с Костей ему очень понравился.

- Косте в начале карьеры пришлось нелегко?

Совершенно верно. Таланты папы и Кости разные. Жаль только, что супруга брата, Лена Бутенко , мало играет в театре. Думаю, ей обидно, но Костя, как и папа, придерживается мнения, что неудобно помогать жене. Зато их дочка Полина уже играет в «Сатириконе», хотя до сих пор состоит в штате Театра Станиславского. Костя пытается ее перетянуть к себе, считает, что ей плохо в том театре - портится вкус, приходится подбирать огрызки.

Осколки в волосах

- У родителей был единственный брак. А вы побывали замужем трижды.

Актриса должна уметь любить. Меня это прекрасное чувство не обошло стороной, так что грех жаловаться.

- Все ваши мужья были писаными красавцами. Для вас в мужчине так важна внешность?

Не сказала бы, просто так получилось. Я рано вышла замуж - в 19 лет. Вообще родители всех моих супругов любили. Хотя папа немного ревновал, но это было от сердца.

- Брак с Михаилом Державиным считаете ошибкой юности?

Вовсе нет, я его очень любила. Мы поженились на третьем курсе института, но потом я пришла в театр, увидела Юру Яковлева и потеряла голову. Я никогда не жалела, что ради Юры оставила Мишу. Ведь с Яковлевым у нас родился Леша . В семье сына растет прелестная дочка Лиза, моя внучка.

- Почему сына не назвали Аркадием, в честь дедушки?

Так решил Юра. Предложил назвать Алексеем в честь своего погибшего на войне дяди. У евреев не принято называть в честь живых. Когда сын пошел получать паспорт, он у меня спросил: «Мама, какую национальность писать?» - «Русский», - ответила я. В нашей стране это было очень важно, чтобы не возникало никаких преград.

- Почему вы расстались с Яковлевым?

По примеру своей мамы я могла простить мужу любой недостаток, кроме пьянства. Мой отец совсем не пил, а вот у Юры была такая проблема. Однажды то, что Яковлев выпил и сел за руль, едва не стоило нам жизни. В мае 1961 года, когда была на четвертом месяце беременности, мы ехали из Москвы в Ленинград на гастроли. Я и моя подруга уселись сзади в «Москвиче». Юра утолил жажду пивом и через некоторое время заснул за рулем. В итоге мы оказались в канаве. Спасло, что рядом не было высокой насыпи, навстречу никто не ехал и рядом не стояло никаких столбов. Вылетели из машины вместе с чемоданами. Сзади ехало какое-то авто. Те, кто в нем сидел, увидели нашу аварию и вызвали перевозку трупов. Они и предположить не могли, что мы остались живы. Когда приехала труповозка, вышел мужик в грязном халате и спросил: «Ну и где покойники?» Я, сидя на пригорке, ответила: «Это мы!»

- Ужас!

Когда мы все-таки добрались до Ленинграда, позвонила моя мама и сказала: «Мне приснился страшный сон, что вы погибли в автомобильной катастрофе». Врач, когда я пришла к нему на осмотр, сказал, что произошло чудо. Ведь я была вся в синяках, в волосах застряли мелкие осколки стекла, но все остальное оказалось целым. После аварии мы даже сыграли спектакль, Юра вышел на сцену с трещиной в лопатке. Увы, Яковлев так и не понял, что пьянство мешает нормальной жизни и работе. Мы разошлись, когда нашему ребенку было всего три годика.

Когда уходит любовь, маленький человек это чувствует, и его душу калечит фальшь. Поэтому надо разойтись, но не терять отношений, как это получилось у нас с Юрой. Оба родителя должны понимать, что нельзя лишать ребенка общения ни с мамой, ни с отцом. Лично я пришла к этому не сразу. Бывают обиженные друг на друга родители, в которых играют мерзкие черты - жестокость и желание отомстить. Когда 18-летний Леша уже учился в Щукинском, Юре сказали: «Приди посмотри, у тебя чудесный наследник». И он пришел. И спустя 15 лет после разлуки снова познакомился с сыном, и они заново стали строить отношения.

- Ваш третий муж Владимир Коваль тоже выпивал, как и Яковлев?

С ним все оказалось сложней - не сошлись характерами. Мы играли в одном театре, он прекрасный актер. И до сих пор официально женаты, но уже лет 15 вместе не живем. Хотя нормально общаемся, каждый день созваниваемся. Если нет звонка, начинаю нервничать, ведь возраст уже немолодой.

Взрослый сын

- Ваш сын Алексей Яковлев ушел из актерской профессии?

Да. После Щуки он работал в Театре Ермоловой. Им был доволен главный режиссер Володя Андреев . У Алексея было много интересных ролей. Но потом получилось так, что актеры стали подписывать письма, желая привести в театр Валерия Фокина . За отставку Андреева подписался и Леша. Но когда Фокин пришел, он привел свою команду. Леша сразу покинул театр. И тут появился Саша Пономарев , прелестный человек, талантливый актер и режиссер, и они создали с сыном театр «Чет-нечет», который развалился из-за отсутствия денег. Сейчас сын работает риэлтором.

- С первой женой сына - королевой оперетты Лилией Амарфий, которая недавно скончалась, вы дружили?

Очень! Так жалко, невозможно поверить в ее смерть. Ей было 60 лет, она на 12 лет старше Леши, но меня не волновала их разница в возрасте. Помню, пришла на ее юбилей в Дом актера. Лилия любила театр, свою профессию, прекрасно пела и танцевала, могла бы сделать карьеру на Бродвее. У Амарфий от первого брака остался сын Саша. Леша его воспитывал как родного, ведь своих детей с Лилией у них завести не получилось. Сейчас Александр уже взрослый. У него скоро родится второй ребенок. Если будет девочка, уверена, назовут в честь бабушки - Лилией.

Моя жизнь - другой жанр!

Умерла Лилия Амарфий. Так получилось, что мы беседовали с артисткой перед ее последними гастролями в Израиле. И это интервью стало последним в ее жизни. Мы ничего не изменили в тексте. Пусть последний раз прозвучит – хотя бы в памяти - ее серебристый голос, появится ее улыбка...

Имя - цветок. Фамилия – что-то между элегантным звоном бутылки с «Амаретто» и сладкой истомой не очень обремененного трудами божка Морфея. Королева оперетты Лилия Амарфий признавалась, что ее на улицах «как Амарфий» не узнают. «Иду – и все, как все другие люди, без ажиотажа, папарацци на меня не бросаются, слежку за мной не ведут. Я сама и моя профессия – совершенно разные жанры!»

Я родилась в молдавском городке Оргееве. Папа был портным, мама занималась хозяйством. Детей было двое - я и брат. Мое босоногое детство прошло на улице Первомайской, а рядом, почти у самого нашего дома был луг, паслись коровы, овцы, гуси. Я там пропадала, дышала вольным воздухом, мечтала. Я всегда мечтала, сколько себя помню, все детство напролет. Так в мечтах и взрослела. Народ нашего района называли «идиш-пролетариат». Евреи составляли большинство населения. Мой папа тоже прекрасно говорил на идиш (а еще - на молдавском, украинском, русском), его даже евреем считали.

Лилия Яковлевна, как вы узнали, что ваша дорога – театр оперетты?

Само пришло. Ниоткуда. У меня бывали такие мечты – о театре (я ведь не знала, как это точно называется – опера, оперетта...), о сцене, но маму это раздражало. Я хотела играть на пианино – а мне сказали, что купят скрипку. А скрипка меня - девчонку не вдохновляла. Папа изумительно играл на губной гармошке, пел. И мама пела, у нас даже голоса похожи. Нас по телефону всегда путают. У нее голос красивый, но камерный, тихий. Однажды в Оргееве летом шла запись в музыкальную школу. И стояла очередь. Я как была - в шортах, маечке перешла дорогу и встала в эту очередь. В школу меня приняли, но я об этом до поры не знала, пока к нам не пришел домой директор и не сказал об этом моим папе с мамой. И еще сказал, что у меня абсолютный слух. В итоге мне купили аккордеон «Вестминстер». На чехле от которого я каталась с горки зимой. Заниматься не очень любила. По слуху подбирала – с удовольствием, а часами заниматься ненавидела. Мечтательность все еще сохранялась. Я посещала кружки, пела джаз, уже хорошо поняла, что разные, любые чувства, мою юную любовь можно очень хорошо выразить в творчестве, в музыке, да и три октавы в голосе были – я это точно знала.

В обычной школе не была самой первой: учительница, бывало, о математике говорит, а я думаю о своем. Хотя честолюбие мешало очень уж отставать. Жизнь вела, я ей не перечила, но когда мне исполнилось четырнадцать, умер папа. Внезапно. И весь мой мир рухнул. Небо обвалилось. Все изменилось – я сразу стала взрослой. Брат поступил в институт, уехал учиться в Харьков, мама пошла работать, я тоже бросила музыкальную школу и начала работать музыкальным педагогом в детском саду. Мы старались выжить, мы выживали. Потому что жизнью это назвать было нельзя... В те дни мало кто с нами рядом оказался. Друзья и родственники «закончились». Мы одни боролись со всеми тяготами...

Были светлые пятна в этом черном пейзаже?
- Была декада молдавской культуры в Москве. Я пела на сцене Кремлевского дворца съездов. Это было незабываемо! В те дни я услышала песню, в которую просто влюбилась. Приехав домой, записала ее в нотной тетради, выучила и спела на ближайшем комсомольском слете. Это была «Хава нагила». В зале все растерялись. А я стала настоящей героиней. Оргеевские евреи подходили к моей маме на улице и спрашивали: «Мадам Амарфий, вы слышали, как поет ваша дочь?». Мама отвечала отрицательно и слышала возмущенное: «Вы – не мать!».

Потом я уехала учиться в Москву – так впечатления от декады молдавской культуры в советской столице запали мне в душу - Москва меня опьянила, она стала моей мечтой. Мама помогала брату-студенту, денег у нас не было, но эта проблема меня не могла остановить. У нас был знакомый в Москве, тоже из Оргеева, он мне говорил «приезжай, остановишься у меня в общежитии». Я приехала – а его дома не оказалось. Пошла на вокзал, где целую неделю и жила.

Меня приняли в ГИТИС. Я твердо знала, что буду певицей. Мой педагог Ирина Ивановна Масленникова много сил в меня вдохнула своей несокрушимой верой! А на вступительном экзамене, когда я была сама себе сила, я так пела, так плясала – она потом говорила, что у меня было что-то в глазах - что-то, чему вся комиссия поверила... Меня на экзамене концертмейстер спрашивает: «Вы в какой тональности хотите петь?». А я отвечаю: «Ой, мне совершенно все равно!» Без комплексов абсолютно! Все рассмеялись. Тогда Ирина Ивановна и сказала: « Я ее беру!». Уверенность себе потом быстро прошла, я поняла: надо очень много работать над собой, чтобы уверенность снова появилась! Учеба не шла – я получила по полной программе за свою беспечность, за свою самоуверенность! Много плакала. Диапазон был – но я не пела, кроме своего джаза из оргеевского кружка ничего не могла, от балетного станка шарахалась. Денег не было, и я просто голодала. Шла по улице – а из окна такие ароматы, там кто-то жарит картошку... Была нищей, убиралась в общежитии за всех - меня так мама приучила – все должно блестеть. Но более сытой и счастливой я от этого не была. Закатала рукава – и за работу. Читала, училась. Каждое лето – стройотряд, В общем, создавала себя, сама себе была и Пигмалион, и Галатея. Плакала – и работала. Москва - страшная школа. Колоссальная школа выживания. Скольких она искалечила, сколько их, что ушли в никуда...

И все-таки в один прекрасный день я запела. Весь институт сбежался меня слушать. Теперь я пела без перерыва.

Вы влюблялись тогда? Было время и силы для сердечных бурь?

Влюблялась. А как же без этого? Мой первый муж был сыном солистки Большого театра Киры Леоновой. Мы были молоды, влюблены, но оба были незрелыми, этот брак не мог кончиться ничем хорошим. Никто не виноват.

Годы меня научили радоваться. Еще несколько лет назад я просыпалась с плохим настроением. Все казалось, что жизнь идет не так. А потом я поняла: зачем мне это надо? Все так прекрасно! И последние лет эдак семь я ото всего в полном восторге! Каждый день - как подарок. Я абсолютно счастлива. И муж мой – самый лучший, я его нашла, выстрадала, он – моя удача. И сын – любимейший мужчина, и внук. Это - семья. У мамы я до сих пор на посылках, для нее я не звезда, не знаменитая актриса, я - ее помощница, исполнительница ее заказов и поручений. «Хочу орехов, для пирога!» - и я бегу, ищу, а как же иначе?

Как начиналась ваша карьера?

После ГИТИСа я хотела оказаться в труппе Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Даже были какие-то договоренности. Но пришло лето, театр был на гастролях, и мне педагоги сказали: иди в оперетту!

Я еще до Театра оперетты поняла, что свою «гениальность» надо похоронить, чтобы она не мешала работе. Придя в театр, я здоровалась со всеми, начиная от уборщицы и до главного режиссера, и не по одному разу. Это не очень мне помогало, оплеухи сыпались обильно. Со всех сторон. Меня втягивали, втравливали в интриги, а я не давалась. Избегала всего, что связано с пустыми разговорами. Когда я развелась с мужем, один из коллег попытался меня вызвать на откровение: «Думаю, вам будет легче, если вы поделитесь...». А я ответила: «Это касается только меня. И ничем из моей жизни я делиться с вами не собираюсь!».

В мире оперетты все устоялось, как в сказочном королевстве. Новых названий и имен композиторов как бы не возникает. Вам это не скучно?

Легар, Штраус, Кальман – волшебники на все времена. Их не перещеголять, да и оставили они нам так много, что тут не до скуки. Да и никогда не бывает двух одинаковых спектаклей. Оперетта – нескучное дело, я это точно знаю.

Это правда, что Мстислав Ростропович дал вам партию Адели в «Летучей мыши» Штрауса?

Ох, было, хотя так даже как-то нескромно звучит – «дал» ...Он пришел в наш театр дирижировать спектаклем, я с ним случайно вместе выпила кофе в буфете. Он решил, что
я из балета. Что-то спросил, я что-то ответила. Спела Адель. Это все.

В мире чистогана, в нашей жесткой реальности оперетта чувствует себя Золушкой?

Да, без денег трудно ездить на балы. Сейчас не лучшие дни для оперетты. Были времена, когда на телевидении была регулярная передача, посвященная оперетте. А теперь денег нет, и никакой такой работы никто не проводит. Стыдно за то, что происходит на телевизионном экране, за тех, кто выступает. И за тех, кто так те немногие деньги, которые есть, распределяет. Чернуха – это тупик, из нее цветы не вырастут, только колючки.

Но красота – это такая странная вещь, ее не ухватишь, не зафиксируешь, не купишь. Бывает, идет женщина, вроде даже ничего такого особенного нет, а неуловимые вибрации, свет изнутри такую красоту создают, так всех к ней привлекают! Красота – внутри, она тайна.

Умерла Лилия Амарфий. Так получилось, что мы беседовали с артисткой перед ее последними гастролями в Израиле . И это интервью стало последним в ее жизни. Мы ничего не изменили в тексте. Пусть последний раз прозвучит – хотя бы в памяти - ее серебристый голос, появится ее улыбка... Имя - цветок. Фамилия – что-то между элегантным звоном бутылки с «Амаретто» и сладкой истомой не очень обремененного трудами божка Морфея. Королева оперетты Лилия Амарфий признавалась, что ее на улицах «как Амарфий» не узнают. «Иду – и все, как все другие люди, без ажиотажа, папарацци на меня не бросаются, слежку за мной не ведут. Я сама и моя профессия – совершенно разные жанры!» - Я родилась в молдавском городке Оргееве . Папа был портным, мама занималась хозяйством. Детей было двое - я и брат. Мое босоногое детство прошло на улице Первомайской, а рядом, почти у самого нашего дома был луг, паслись коровы, овцы, гуси. Я там пропадала, дышала вольным воздухом, мечтала. Я всегда мечтала, сколько себя помню, все детство напролет. Так в мечтах и взрослела. Народ нашего района называли «идиш-пролетариат». Евреи составляли большинство населения. Мой папа тоже прекрасно говорил на идиш (а еще - на молдавском, украинском , русском), его даже евреем считали. - Лилия Яковлевна, как вы узнали, что ваша дорога – театр оперетты? - Само пришло. Ниоткуда. У меня бывали такие мечты – о театре (я ведь не знала, как это точно называется – опера, оперетта...), о сцене, но маму это раздражало. Я хотела играть на пианино – а мне сказали, что купят скрипку. А скрипка меня - девчонку не вдохновляла. Папа изумительно играл на губной гармошке, пел. И мама пела, у нас даже голоса похожи. Нас по телефону всегда путают. У нее голос красивый, но камерный, тихий. Однажды в Оргееве летом шла запись в музыкальную школу. И стояла очередь. Я как была - в шортах, маечке перешла дорогу и встала в эту очередь. В школу меня приняли, но я об этом до поры не знала, пока к нам не пришел домой директор и не сказал об этом моим папе с мамой. И еще сказал, что у меня абсолютный слух. В итоге мне купили аккордеон «Вестминстер». На чехле от которого я каталась с горки зимой. Заниматься не очень любила. По слуху подбирала – с удовольствием, а часами заниматься ненавидела. Мечтательность все еще сохранялась. Я посещала кружки, пела джаз, уже хорошо поняла, что разные, любые чувства, мою юную любовь можно очень хорошо выразить в творчестве, в музыке, да и три октавы в голосе были – я это точно знала. В обычной школе не была самой первой: учительница, бывало, о математике говорит, а я думаю о своем. Хотя честолюбие мешало очень уж отставать. Жизнь вела, я ей не перечила, но когда мне исполнилось четырнадцать, умер папа. Внезапно. И весь мой мир рухнул. Небо обвалилось. Все изменилось – я сразу стала взрослой. Брат поступил в институт, уехал учиться в Харьков , мама пошла работать, я тоже бросила музыкальную школу и начала работать музыкальным педагогом в детском саду. Мы старались выжить, мы выживали. Потому что жизнью это назвать было нельзя... В те дни мало кто с нами рядом оказался. Друзья и родственники «закончились». Мы одни боролись со всеми тяготами... - Были светлые пятна в этом черном пейзаже? - Была декада молдавской культуры в Москве . Я пела на сцене Кремлевского дворца съездов. Это было незабываемо! В те дни я услышала песню, в которую просто влюбилась. Приехав домой, записала ее в нотной тетради, выучила и спела на ближайшем комсомольском слете. Это была «Хава нагила». В зале все растерялись. А я стала настоящей героиней. Оргеевские евреи подходили к моей маме на улице и спрашивали: «Мадам Амарфий, вы слышали, как поет ваша дочь?». Мама отвечала отрицательно и слышала возмущенное: «Вы – не мать!». Потом я уехала учиться в Москву – так впечатления от декады молдавской культуры в советской столице запали мне в душу - Москва меня опьянила, она стала моей мечтой. Мама помогала брату-студенту, денег у нас не было, но эта проблема меня не могла остановить. У нас был знакомый в Москве, тоже из Оргеева, он мне говорил «приезжай, остановишься у меня в общежитии». Я приехала – а его дома не оказалось. Пошла на вокзал, где целую неделю и жила. Меня приняли в ГИТИС . Я твердо знала, что буду певицей. Мой педагог Ирина Ивановна Масленникова много сил в меня вдохнула своей несокрушимой верой! А на вступительном экзамене, когда я была сама себе сила, я так пела, так плясала – она потом говорила, что у меня было что-то в глазах - что-то, чему вся комиссия поверила... Меня на экзамене концертмейстер спрашивает: «Вы в какой тональности хотите петь?». А я отвечаю: «Ой, мне совершенно все равно!» Без комплексов абсолютно! Все рассмеялись. Тогда Ирина Ивановна и сказала: « Я ее беру!». Уверенность себе потом быстро прошла, я поняла: надо очень много работать над собой, чтобы уверенность снова появилась! Учеба не шла – я получила по полной программе за свою беспечность, за свою самоуверенность! Много плакала. Диапазон был – но я не пела, кроме своего джаза из оргеевского кружка ничего не могла, от балетного станка шарахалась. Денег не было, и я просто голодала. Шла по улице – а из окна такие ароматы, там кто-то жарит картошку... Была нищей, убиралась в общежитии за всех - меня так мама приучила – все должно блестеть. Но более сытой и счастливой я от этого не была. Закатала рукава – и за работу. Читала, училась. Каждое лето – стройотряд, В общем, создавала себя, сама себе была и Пигмалион, и Галатея. Плакала – и работала. Москва - страшная школа. Колоссальная школа выживания. Скольких она искалечила, сколько их, что ушли в никуда... И все-таки в один прекрасный день я запела. Весь институт сбежался меня слушать. Теперь я пела без перерыва. - Вы влюблялись тогда? Было время и силы для сердечных бурь? - Влюблялась. А как же без этого? Мой первый муж был сыном солистки Большого театра Киры Леоновой . Мы были молоды, влюблены, но оба были незрелыми, этот брак не мог кончиться ничем хорошим. Никто не виноват. Годы меня научили радоваться. Еще несколько лет назад я просыпалась с плохим настроением. Все казалось, что жизнь идет не так. А потом я поняла: зачем мне это надо? Все так прекрасно! И последние лет эдак семь я ото всего в полном восторге! Каждый день - как подарок. Я абсолютно счастлива. И муж мой – самый лучший, я его нашла, выстрадала, он – моя удача. И сын – любимейший мужчина, и внук. Это - семья. У мамы я до сих пор на посылках, для нее я не звезда, не знаменитая актриса, я - ее помощница, исполнительница ее заказов и поручений. «Хочу орехов , для пирога!» - и я бегу, ищу, а как же иначе? - Как начиналась ваша карьера? - После ГИТИСа я хотела оказаться в труппе Музыкального театра им. Станиславского и Немировича -Данченко . Даже были какие-то договоренности. Но пришло лето, театр был на гастролях, и мне педагоги сказали: иди в оперетту! Я еще до Театра оперетты поняла, что свою «гениальность» надо похоронить, чтобы она не мешала работе. Придя в театр, я здоровалась со всеми, начиная от уборщицы и до главного режиссера, и не по одному разу. Это не очень мне помогало, оплеухи сыпались обильно. Со всех сторон. Меня втягивали, втравливали в интриги, а я не давалась. Избегала всего, что связано с пустыми разговорами. Когда я развелась с мужем, один из коллег попытался меня вызвать на откровение: «Думаю, вам будет легче, если вы поделитесь...». А я ответила: «Это касается только меня. И ничем из моей жизни я делиться с вами не собираюсь!». - В мире оперетты все устоялось, как в сказочном королевстве. Новых названий и имен композиторов как бы не возникает. Вам это не скучно? - Легар, Штраус , Кальман – волшебники на все времена. Их не перещеголять, да и оставили они нам так много, что тут не до скуки. Да и никогда не бывает двух одинаковых спектаклей. Оперетта – нескучное дело, я это точно знаю. - Это правда, что Мстислав Ростропович дал вам партию Адели в «Летучей мыши» Штрауса? - Ох, было, хотя так даже как-то нескромно звучит – «дал» ...Он пришел в наш театр дирижировать спектаклем, я с ним случайно вместе выпила кофе в буфете. Он решил, что я из балета. Что-то спросил, я что-то ответила. Спела Адель. Это все. - В мире чистогана, в нашей жесткой реальности оперетта чувствует себя Золушкой? - Да, без денег трудно ездить на балы. Сейчас не лучшие дни для оперетты. Были времена, когда на телевидении была регулярная передача, посвященная оперетте. А теперь денег нет, и никакой такой работы никто не проводит. Стыдно за то, что происходит на телевизионном экране, за тех, кто выступает. И за тех, кто так те немногие деньги, которые есть, распределяет. Чернуха – это тупик, из нее цветы не вырастут, только колючки. Но красота – это такая странная вещь, ее не ухватишь, не зафиксируешь, не купишь. Бывает, идет женщина, вроде даже ничего такого особенного нет, а неуловимые вибрации, свет изнутри такую красоту создают, так всех к ней привлекают! Красота – внутри, она тайна.